Гена Красухин, с которым я когда-то работал в "Кругозоре", написал мемуары. Мне их принес Василий Николаевич из книжной лавки, сказав, что здесь есть что-то нелицеприятное обо мне. Все оказалось очень занятным. По Геннадию, я был раньше неплохим парнем, только почему-то неохотно давал ему на работе белый ТАСС. Он это "неохотно", бедняжка, ставит мне в строку! Зачем я вообще ему что-то давал? Ведь, по правилам, эти документы присылали только членам коллегии, а им был Борис Михайлович Хессин, он давал его, в свою очередь нарушая правило, своему заместителю по журналу Евгению Серафимовичу Велтистову, у Велтистова, особенно его не спрашивая, я втихаря, рискуя попасться, брал эту кипу бумаги, когда он уходил домой, благо сидел с ним в одной комнате, а тут еще клянчил любопытный Гена. Ну, недаром меня предупредили, когда его взяли на работу, что это самый большой литературный сплетник. Зачем только я ему вообще давал эти бумаги, которые ему не по соплям! Это все, что он с полным знанием дела мог мне предъявить. Но на то и сплетник, чтобы сплетничать. Дальше — все по слухам. Цитата.
Но и это не все. Видимо опять по слухам, Гена анализирует мой роман о Ленине. Ну, там-то что его особенно интересует? Ответ правильный: Гену интересует еврейский вопрос.
Вечером уехал в Обнинск. Стоит такая жара!
28 мая, суббота. Все, как обычно, — баня, целый день копаюсь в земле, поливал, пересаживал рассаду, удобрял, копал, устал, заболели ноги, ходил по участку в одних трусах. В перерывах читал поразительные мемуары Михальской. Здесь много и о времени, и о воспитании ребенка в семье, и удивительные сцены прошлой жизни. Если бы такие книги находили читателя! Мне надо будет написать предисловие, и я не знаю, с какого бока подходить, столько здесь всего. Как интересно протекает жизнь без телевизора.
29 мая, воскресенье. Как ни хотелось, но пришлось уехать из Обнинска почти в час дня. В шесть пошел в театр Покровского на премьеру оперы Николау "Виндзорские насмешницы". Отчетливо понимаю, что с годами желание узнать что-то новое всё истончается и истончается. Уже больше хочется посидеть, почитать, начинаешь думать, что лучше бы что-нибудь написать, но, кажется, Цветаева говорила, что талантливый человек должен успевать всё. Перед началом спектакля Виктор Вольский, который спектакль оформлял, он же меня и пригласил в театр, заговорил о Московской премии, о некотором пренебрежении жюри к работе театрального художника. По большому счету это понятно: надо быть обязательно театралом, чтобы знать, что никакие эскизы не дадут то уникальное впечатление, которое создает сам спектакль. Свет, цвет, декорации, костюмы, неповторимость человеческого голоса, человеческой пластики — художник должен это все сочетать, чтобы создать единое целое.
Как и всё, что я смотрю у Покровского, постановка поражает изначальностью видения. В XVII–XVIII веках опера не делилась на классическую и современную, она вся была современна. Сейчас в нашем представлении опера это что-то монументальное, связанное с Большим театром или с Метрополитен-опера. Покровский возвращает все к истокам — роскошный, живой, а главное, смешной спектакль. Чувствуется немецкая музыка, здесь изменены даже имена, чувствуется и предвестница венской оперетты. Хотел бы сказать, что здесь же, в непрерывности неаффектированных мелодий, я вижу и будущего Вагнера, но, наверное, тут у меня пересол. В общем, получил море удовольствия.
Обратно, с Дзержинки, решил пройтись пешком до "Библиотеки". Шел дождь. Еще раз подумал о том, как отвратительно выглядит Манеж со своими пряничными строениями, прошел мимо университетского двора, который, по сравнению с Манежем, опустился еще больше, вернее округа поднялась. Старые липы обновили памятники Герцену и Огареву. Совершенно по-другому увиделся мне Ломоносов, сидящий перед другим зданием: тяжелые башмаки, мощные икры ног…
В вагоне метро стоял рядом с парнем, который, оказалось, учится в Вышке, той самой, которая живет у нас в общежитии, платит, по-моему, 900 долларов в год. Я везде и всегда произвожу разведку. Я задал ему прямой вопрос: берут ли преподаватели взятки или нет? Вопрос парня не смутил. Не все, но берут, в основном, молодые преподаватели. Это признак особенности молодежной морали или стариковской боязни?..
Дома успел еще к Соловьеву. Не интересны ни Зюганов со своими стонами по поводу проигранных выборов 96-го года, ни рассуждения о Ходорковском. Но обсуждали предложение Л.К.Слиски, которая считает, что петь "под фанеру", не объявляя об этом заранее, нельзя. Я размышлял на эту тему давно и хотел даже написать небольшую статью с призывом всем обманутым обращаться в Общество потребителей. Но главное, вопрос поднят. Таково наше время — все из подделок, все из имитаций.
30 мая, понедельник. Когда приехал из министерства культуры в институт, опять возник разговор о Мамаенко: когда ей выдавать диплом, стоит ли подводить девушку перед самым выпуском, портить ей лето и жизнь. Хулиганить, вернее вести себя, как у них в провинции "положено", вести себя как "художник" она не перестает. Рассказывал Лыгарев: когда он зашел к ней утром в комнату на четвертом этаже, девушка сидела на подоконнике, свесив ноги на улицу, и курила сигаретку. Я ведь отчетливо понимаю, что если что-нибудь случится, то неприятностей не оберешься. Скорее отправить в привычную обстановку, домой, где меньше "интеллигентских" соблазнов, начнет работать, смотришь, дурь и спадет! Но наши гуманные дамы девочку обижать не хотят, пусть получит свою долю веселья на выпускном вечере вместе со всеми. Поссорился за обедом с Л.М., сказав: ну, вот вас в пятницу никого нет, а я за всех отдувайся. Но все-таки настроение хорошее, потому что вижу свет в конце тоннеля: добить этот год, а дальше с интересом за всем наблюдать.
На коллегии министерства, которая состоялась утром, обсуждалось два вопроса, долго и, по сути, скучно. Справка, которую министерство сделало к докладу на правительстве о концепции культуры, страшна невероятно, какая-то плохая вымученная кандидатская диссертация, со школьными разъяснениями, что такое культура. Так приблизительно выражались желающие казаться культурными болгары на европейских конференциях по радиодраме во времена, когда я работал на радио. Культурный провинциализм. Речей большинства выступавших, с их изощренной терминологией младших научных сотрудников, я практически не понимал. Сам тоже готов был выступить, но перед этим сказал то же, о чем я думал, директор Института искусствознания Комич, начальник Инны Люциановны. Я все-таки думаю, что Соколов на правительстве будет говорить в другом тоне и по-другому, нежели предполагает справка. Настроение у него боевое. Говорить надо, сколько недодают культуре, что к ней относятся функционально, требуют от нее какой-то экономики, а она существует и сама по себе как высшее достижение человечества, говорить надо требовательно: решите, мол, господа, и признайтесь, что культура вам абсолютно не нужна, или дайте ей столько, сколько принято давать в цивилизованном государстве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});